Стало общим местом утверждение, что роман «Мелкий бес» Сологуба «вышел» из классической литературы. «В силу своей “вторичности” модерн является стилем стилей, рефлексией по поводу прочих стилей и сплошной разрастающейся цитатой из классического наследия»]]>[1]. Писатель открыто декларирует   родство своего романа  с пушкинской и гоголевской фантастической прозой, романами Достоевского, когда размышляет о действительности и показывает страшную деградацию человека, сущность которого заключается в «грязной, вонючей, противной, страшной» недотыкомке, существующей и вне и внутри сознания главного героя Передонова. Еще средневековые писатели утверждали, что все беды свои человек носит в себе и сам порождает  бесов или провоцирует их вмешательство в собственную жизнь. Об этом предупреждал и Гоголь, поставивший перед собой цель «выставить черта дураком», посмеяться над ним и преодолеть черта, эту «вечную пошлость», так ловко играющую человеческими страстями.]]>

         Со времен Адама и Евы повелось, что дьявол искушает человека, проверяет его на прочность. Большинство героев Гоголя подвергались испытанию золотом, властью, особого сорта красотой. И не многие сумели противостоять дьявольским уловкам, проявив душевную стойкость, смирение, веру и пр. качества. Можно проследить трансформацию мотива искушения как способа подчинения человека «адскому духу» от ранних произведений писателя до его великой поэмы.

         В первой поэме «Ганц Кюхельгартен» молодой герой не устоял перед соблазном увидеть края, поразившие его воображение в мечтах, «другую жизнь». Он жаждал славы, «волненья мира испить», покинув родной кров. Однако действительность разочаровала героя. Как выяснилось, в ней не осталось места красоте, искусству, славе, всё кануло в Лету, и перед героем открылись две возможности: следовать идее служения людям «великими трудами», оставаясь твердым «средь живых обломков» прежних идеалов, либо:

Когда ж коварные мечты

Взволнуют жаждой яркой доли,

А нет в душе железной воли,

Нет сил стоять средь суеты, -

Не лучше ль в тишине укромной

По полю жизни протекать,

Семьей довольствоваться скромной

И шуму света не внимать?

«Жажда яркой доли», когда нет сил противиться соблазнам суеты, как показал в последовавших за «Ганцем Кюхельгартеном» произведениях Гоголь, приводит к гибели героя. Оказывается, и в «домашней» жизни свои демоны, заставляющие человека совершать самые страшные и непоправимые поступки.
В первом сборнике повестей Гоголь погрузился в яркий, сказочный мир жителей хутора Диканьки и воплотил свое представление о двойственности этого мира, о вечной борьбе черта за человеческую душу, стремление черта превратить пространство человека в свое пространство. О двоемирии свидетельствуют портреты героев (например, описывая одежду и лицо Хиври из «Сорочинской ярмарки», Гоголь замечает, что по нему «проскальзывало что-то столь неприятное, столь дикое», что напрашивалось сравнение с ведьмой; или о цыгане в той же повести: «в смуглых чертах цыгана было что-то злобное, язвительное, низкое и вместе высокомерное: человек, взглянувший на него, уже готов был сознаться, что в этой чудной душе кипят достоинства великие, но которым одна только награда есть на земле – виселица. Совершенно провалившийся между носом и острым подбородком рот, вечно осененные язвительною улыбкой, небольшие, но живые, как огонь, глаза и беспрестанно меняющиеся на лице молнии предприятий и умыслов…»). Кроме портрета подчеркивает двойственность действительности, прозрачность границы между тем, что по сю сторону и что по ту сторону, речь персонажей, в которой черт упоминается в каждой фразе: к нему посылают – иди к чету, на него ссылаются – мол, черт знает, что такое; в описании отдельных мест, особенно полюбившихся черту – это, в первую очередь, кабак, с которым связаны «нехорошие» происшествия.
Ю.В. Манн показал, что в сборнике «Вечера на хуторе близ Диканьки» сочетаются две формы фантастики – страшная и смешная. Стихии смеха в «Сорочинской ярмарке» противопоставлена стихия ужасного, страшного в следующей после нее повести «Вечер накануне Ивана Купала». И смешной черт, потерявший, по слухам, красную свитку, обретает страшную личину Басаврюка. В обоих произведениях черт «соблазнил» молодых парубков, заключивших с ним договор (в первой повести Грицко и цыган «ударили по рукам», во второй Петро и Басаврюк «хлопнули по рукам»). Но в первом случае собственно сюжет закончился всеобщим весельем, во втором – гибелью героя и уходом в монастырь героини, которая отмаливала грехи. И в этих повестях, и в «Ночи перед Рождеством» молодые люди якшаются с чертом, преследуя, казалось бы, невинную цель – соединиться с любимыми девушками. В целом в сборнике «Вечера на хуторе близ Дмканьки» дьявол-искуситель вмешивается в судьбу героя, но еще не утеряна надежда победить его, хотя бы «плюнув на макушку» или изобразив черта в пекле. Гоголь вводит в свою модель диканькского мира и «добрую» демонологию, помогающую человеку: русалку, Пацюка. Идея преодоления нечистой силы заявлена так же ярко, как идея власти её над слабым человеком.
Позднее в повести «Портрет» воспроизводится ситуация, в которой черт «соблазнил» молодого художника. Писатель четко мотивировал «падение» своего героя свойствами его натуры: учитель не раз предостерегал Чарткова от увлечения светом, модными тенденциями и направлениями в живописи: «…оно заманчиво, можно пуститься писать модные картинки, портретики за деньги. Да ведь на этом губится, а не развертывается талант. Терпи. Обдумывай всякую работу, брось щегольство – пусть их набирают другие деньги. Твое от тебя не уйдет». Но терпения как раз и не достало. Встреча с портретом произошла в тот момент, когда Чартков был вполне «готов» уступить соблазну. Стоило ему подумать – «зачем я мучусь и, как ученик, копаюсь над азбукой, тогда как бы мог блеснуть ничем не хуже других и быть таким, как они, с деньгами», как он вдруг «задрожал и побледнел; на него глядело, высунувшись из-за поставленного холста, чье-то судорожно искаженное лицо». И когда из рамы портрета выпали червонцы, Чартков погиб окончательно. В повести дьявол существует вне личности, но подчиняет её себе, играя на страсти к наживе, к славе, на гордыне, приведшей к гневу от разочарования в собственных способностях и, как следствию, к сумасшествию. Повесть прочитывается как трагическая история художника, чье назначение творить добро было утрачено благодаря вмешательству самого дьявола. Но и в этой повести еще указан возможный выход: художник, изобразивший ростовщика, покаялся в монастыре. Вообще в цикле петербургских повестей художественный мир Гоголя чрезвычайно сложен. Мы останавливаемся на конкретных моментах, связанных с темой доклада. Основной темой повестей стала тема разрушения гармонии жизни и противостояния «воле адского духа» или демону, который «без смысла, без толку» смешал кусочки действительности и превратил ее в мираж. «Всё не то, чем кажется». Дьявольским искушением становится и женская красота – в «Тарасе Бульбе» Андрий стал предателем, сошли с ума художник Пискарев, Поприщин («Записки сумасшедшего»): «Как взглянула она направо налево, как мелькнула своими бровями и глазами… Господи, боже мой! Пропал я, пропал совсем». Уже в первых строчках «Записок сумасшедшего» упоминается и сатана, и черт, и страшный суд («ты… дело подчас так спутаешь, что сам сатана не разберет», «Чтобы он выдал когда-нибудь вперед за месяц деньги – господи боже мой, да скорее страшный суд придет. Проси, хоть тресни, хоть будь в разнужде – не выдаст, седой черт»), как будто накликал маленький человек на свою голову все напасти, и становится понятной причина сумасшествия Поприщина, соблазненного идеей женитьбы на дочери директора департамента, забывшего «свое место» и вдруг вообразившего себя равным так называемым «значительным лицам». Это тоже одна из проделок черта.
Наконец, в поэме «Мертвые души» настоящий апофеоз черта, который вытеснил живую душу из человека. В качестве самого «искусителя» выступает Чичиков, торгующий душами. Первый том по замыслу Гоголя воплотил ад российской действительности, царство пошлости.
Сологуб в «Мелком бесе» завершил картину торжества пошлости. Современник Сологуба А. Курсинский писал: «Если мы выделим в романе г. Сологуба главное действующее лицо, испошлившегося и под конец свихнувшегося с ума учителя Передонова, то в романе “Мелкий бес” перед нами останется не более, как живая, бойко и по временам фотографически верно написанная картина нашей захолустной провинциальной жизни, по которой нам предоставляется приходить к печальному заключению, что жизнь эта с ее неизбежными, словно препарированными в эфире типами, не изменилась в основных чертах и ни на йоту не продвинулась вперед со времен, если не Гоголя, то, по крайней мере, Щедрина или Достоевского»[2]. Кажется, что все-таки со времен Гоголя мало что изменилось в сознании человеческом. И до сих пор, как нам кажется, многие готовы поклоняться ложным идеалам и вполне спокойно поддаются соблазну самому пошлому.
Жизнь провинции в романе Сологуба сводится к плотским утехам, сплетням, интригам. Как мы отметили выше, нечисть появляется рядом с героем в тот момент, когда он готов оступиться. Он сам провоцирует черта, который уже пусти коготки в душу: Передонов, учитель, получает удовольствие, издеваясь над детьми, побивая их розгами (вспомним и Поприщина: «Эка глупый народ французы! Ну, чего хотят они? Взял бы, ей-богу, их всех да и перепорол розгами!»). А в портрете его постоянно подчеркивается отсутствие жизни: «Лицо у Передонова по-прежнему оставалось тупым и не выражало ничего. Механически, как на неживом, прыгали на его носу золотые очки и короткие волосы на его голове», «… теперь, как и всегда смотрел он на мир мертвенными глазами, как некий демон, томящийся в мрачном одиночестве страхом и тоскою», «… на лице его, казалось, не было никакого выражения, – как у заведенной куклы, было оно неподвижно, – и только какой-то жадный огонь мертво мерцал в глазах».
В героях Гоголя все же сохраняются проблески подлинного чувства (даже Чичиков был потрясен эстетическим чувством, когда увидел хорошенькую губернаторскую дочку), они неправедными путями борются за возлюбленных, Передонов же соблазнен целью, дающей ему возможность расправляться со школьниками без каких-либо ограничений и цель эта – инспекторское место, обещанное княгиней Волчанской, правда, при условии, что он станет мужем Варвары. Продвигаясь к этой цели, Передонов погружается во мрак безумия и рядом с ним, провоцируя его, маячит недотыкомка – «маленькая тварь неопределенных очертаний», серая, безликая, юркая, порождение бесовских разрушительных сил. Тварь возникла в жизни Передонова в тот момент, когда он переехал на новую квартиру: «На новой квартире отслужили молебен. Необходимо было, по расчетам Передонова, показать, что он – человек верующий. Во время молебна запах ладана, кружа ему голову, вызвал в нем смутное настроение, похожее на молитвенное. Одно странное обстоятельство смутило его. Откуда-то прибежала маленькая тварь…» И не отпустила его, доведя до конца свою разрушительную функцию.
Бесовское начало поглотило не одного Передонова: весь город утонул в пыли и грязи, об этом достаточно написано[3]. Отметим лишь, что, как и его великий предшественник, Сологуб вводит зооморфные образы свиньи, барана, змеи и пр. нечисти, подчеркивая низведение человека до уровня бессознательной твари.
Сближает с Гоголем и тема «поруганной красоты»: «воистину а нашем веке надлежит красоте быть попранной и поруганной» – заявляет Сологуб. С этой темой связана сюжетная линия Саши Пыльникова и Людмилы Рутиловой, противостоящая линии Передонова. Мир изображен в романе колеблющимся на грани между бессознательным, языческим преклонением перед красотой и полным погружением во мрак без веры и всякого представления о красоте. Как будто изображен ложный путь, пройденный человеком по пути цивилизации, но и языческое мировосприятие не идеализировано: «Чувство к Саше пробуждает стихийные и страстные начала в душе Людмилы Рутиловой, метафорой которых становятся «африканские сны», преследующие героиню. В этих снах Саша является то в облике змея-соблазнителя, то «чистого, белого лебедя»[4]. Те же противоречивые страсти томят и мальчика-бога Сашу – в нем всё еще сохраняется невинность, но темная сила инстинкта постепенно овладевает и им. И все же Саше и Людмиле удалось не впасть в соблазн, не погрузиться в хаос стихии-страсти. Передонову, как пишет Сологуб, «ослепленному обольщениями личности отдельного бытия», не понятны «дионисические стихийные восторги, ликующие и вопиющие в природе», восторги, стремящиеся «уничтожить индивид и освободить его мистическим ощущением единства»[5].
Таким образом, и Гоголь и Сологуб, исследуя разные стороны человеческой натуры, крайние проявления индивидуализма, отъединенности от мира нравственного и религиозного, показывают и пути очеловечивания, противостояния бесовским силам.

 

---

]]>[1]]]> Горских Н.А. Гоголь и Сологуб: поэтика вещного мира. Автореф. канд. дисс. Томск, 2002.

]]>[2]]]> Курсинский А. Федор Сологуб. Мелкий бес. Роман. Изд. «Шиповник». СПб., 1907 // Весы. 1907. №7. С.77.

]]>[3]]]> Петрова Г.В. Проза русского символизма. Великий Новгород, 2003.

]]>[4]]]> Петрова Г.В. Проза русского символизма. Великий Новгород, 2003. С.40.

 

]]>[5]]]> Розенталь Шарлота, Хелен П. Фоули. Символический аспект романа Ф. Сологуба «Мелкий бес» // Русская лит. ХХ века. Исследования америк. ученых. Спб., 1993. С. 7-23