Цветочное

Станислав Сенькин-Рубанский

Живое тянется к огню и Солнцу лапками.
Салют цветов, для наших дам... Лови, лови…
Они отдельно, по букетам и охапками.
Они от Сердца, от работы, от Любви…

Они пахучи, ароматны, чуть поломаны .
Они окно украсят, круглый стол, трюмо...
И девушками сладко зацелованы,
Согретые подтаявшей зимой.

Их многоцветие не перепишешь красками.
И яркий цвет и слабый полутон.
Пусть это время станет доброй сказкой.
И Ваших душ распустится бутон.

И песни запоем, что ты не знаешь…
Стихи пусть прозвучат под теплый хмель.
И ты оттаешь, ты согреешься – оттаешь…
И на глазах сверкнет весенняя капель…

В твоих ладонях мертвая вода
Темна, как ночь осеннего настоя …
А в ней блестит полынная звезда,
И все в тебе немое и пустое…

Ты говорила, мир жесток и сер…
Здесь любят смерть и мало, чем гордиться…
Ты многих часто ставила в пример,
Кто часто пьет такую же водицу…

В тот миг ты стала даже красивей,
В глазах бездонных волчьи стаи грусти…
И в этой тихой осени кровей,
Мы знали жизнь, как будто наизусть… И...

Мы пили, как шампанское вино
Ту воду с вечным привкусом полыни…
А звездопада синее зерно
Стучало по осенней сердцевине…

Мы пили за войну, что без побед,

О весне все стихи и рассказы.
В них мохнатые кошки из вербы.
Распустила она метастазы
Из ветвей в наше жирное небо.

Запах тонкий березовой каши,
Сытной каши на бруньках и снеге.
От весны вдохновение наше.
Мы вскрываем зашитые веки.

Темных вод разливается плошка,
Серый лед у мостов строит плахи.
И последняя зимняя крошка
Закружилась в медлительном взмахе.

На граните оттаяло злато,
Купорос доброй каплей, веснушки.
А весна пеленала солдата,
Заряжала гвоздики в Царь-Пушки...

И стреляла цветами по крышам,
По проспектам и скверам в начале.
Мои чувства, как белые мыши
Шекотали в груди и пищали.

Небо прокисло бражкой,
Мимо стакана оно.
После войны страшно,
А до Нее смешно...

Ржавые мины воюют,
Ждут в поле ногу и плуг...
Напоминая "вторую",
Громче своих подруг...

Спят боевые в повалку
Им соловьи трубят.
После войны всех жалко,
А до нее себя.

Распотрошили кисеты,
Курят туман болот,
Те, кто прошел все это,
Те, кто еще пройдет...

Там по бинтам березы
Шрам от осколка сочит.
Радость рождает слезы,
Эта слеза горчит.

Всем до войны похвально,
Рвать на словах вражин.
После войны печально
Помнить, как отнял жизнь.

Сын вернулся поздней ночкой,
Бабка Маня вся в слезах!
Все целует его в щечки
И печальные глаза.

Ешь, родимый!: режет сало,
Да с сынка сдувает пыль…
И достала из подвала
Поллитровую бутыль…

Смотрит жадно, взгляд не сводит.
Тянет слово, он молчит…
Как портрет, что на комоде
В желтом пламени свечи.

Нынче зорька вышла рано...
Кровью льет в проем окна.
Бабка Маня видит раны
На груди где ордена..

Все не тронута закуска
Рюмка горькая пуста…
-----------------------------
Сын убит в войну под Курском,
Захоронен без креста…
 

На столбе телеграфном
Жил аист вчера.
Он восходы любил,
Он любил вечера…
Хорошо здесь гостить
В нашем ветхом Раю.
На столбе телеграфном,
На неба краю.
Может он и тебя
Приносил малышом?
Очень маленький аист
Жил в мире большом…
А чего тут не жить?
Колосятся поля,
Только чаще не рожь,
А в репее земля.
Воробьи под столбом,
Будто россыпь камней.
Аист слишком красив,
Аист галок умней.
Подлатает гнездо,
Заплетет в него прут.
И не думает даже,
Как аисты мрут…
Да зачем умирать
В этом ветхом селе.
Грустно звезды горят,
А ему веселей…
Поржавеет листва,

Такое чувство – быть беде!.
Сияют звезды на воде.
И снова жирная луна
Льет масло массового сна.
Прохожих редкие шаги…
Фонарный свет пускал круги.
Из непроглядной темноты
Дворы оплакали коты.

Я загадаю на беду,
Увидев падшую звезду.
Текут с подушек сны медком.
Отвергли звезды неба ком.
В подъезде пахнет огурцом…
Там бесы с ангельским лицом
Порой пьют даже до утра
Портвейн ноль семь «Три Топора».

Обычный город: грязь и лоск.
Гламурных тел пахучий воск.

Она, как муза навестит,
Она не любит, больше льстит.
Вновь отключает телефон…
Всю ночь качается плафон.

И мне проходит время завершиться,
Вином вчерашним, дождиком, кино.
Душа, а может все-таки душица
Живет во мне, как крыса альбинос.

Немного пряной стала, горьковатой.
Забыла всех, но помнила стихи.
Моя прописка грезит крайней хатой,
У речки Лета сельской Чепухи…

Где слышен лист, упавший с тонкой ветки,
Где рожь бежит от зова ветерка.
Где клены, будто черные креветки
Запутались усами в облаках.

Где не приносят писем почтальоны,
Где тропы замотались в колтуны.
Растет душица в мякише зеленом
Груди моей, на почве тишины.

Вновь обливали подорожник росы,
Закат пустил кровавую струю.
И отзвенели ласковые косы,

Радостные песни льются из ведра,
Говорила роща о низком.
Ева из ребра, Ева из ребра…
Но Адольф скорей из мениска.

Был и Бабий Яр, был и Бор Мясной.
Кибальчиш и много кликушек.
Небо под тобой, небо над сосной…
Небо в окнах низких избушек.

И причем Адольф, Ева и война,
Песни и какие-то ребра?
Жизнь кипит, как щи в яме чугуна…
О живой воде стонут ведра.