Удивительными свойствами обладает человеческая память. Порой жалуемся на забывчивость, с трудом припоминая недавние события. Но иногда давно пережитое неожиданно чётко всплывёт в сознании, и картинки из прошлого становятся необыкновенно яркими в своей реальности. Кажется, всё было только вчера...
Это хорошо знакомо моей собеседнице: девять лет было Оле Афанасьевой когда началась война.
- Наша семья поселилась в Крестцах в 1935 году, - повествует Ольга Егоровна Загарова, - жили в бараке на Моховой-Болотной. Восемь ребятишек растили мои родители Дарья Васильевна и Егор Семёнович. Отец работал в леспромхозе. Детей много, поэтому всегда держали корову. Память о первой бомбёжке в начале войны у меня связана с молоком. Было летнее утро, и оно стояло на подоконнике раскрытого настежь на кухне окна. Вдруг что-то сильно грохнуло, и все корчаги разом сдуло. Явственно помню за бараком окоп, похожий на большую яму, в нём укрывались от бомбёжек. Вскоре отец решает отправить нас в деревню. Мама собрала пятерых младшеньких, и пешком отправились к бабушке в д. Жабницы Санталовского сельсовета. Старшие остались в посёлке. Шли целый день, по пути отдыхали - 20 километров всё-таки. Отец успел в ночь привести сюда же корову, вернулся в Крестцы, а там ждала повестка из военкомата. Больше мы его не видели - в 1942 году погиб на станции Мга под Ленинградом.
Где-то под Москвой пропал без вести старший брат Степан.
Остались мы семеро с мамой, и все мои воспоминания объединяет светлый образ простой женщины, сумевшей уберечь нас в страшную годину.
В деревне мы прожили около года, она буквально разрывалась между нами, бегая в посёлок - боялась за старших детей. Потом приняла решение вернуться: «Умирать будем - так все вместе». Вскоре наш барак заняли под госпиталь, предоставив семьям взамен дома выселенных эстонцев.
Крестцы бомбило часто. Помню, бойцы, охранявшие неподалёку склад боеприпасов, заколачивали в нашем доме фанерой окна - видимо, стёкла выбило взрывной волной. Часто осенью, в дождь и слякоть, заходили передохнуть солдаты. Бывало, проснёшься ночью (спали, сбившись вокруг мамы на одной кровати) и не выйти: маленькая комната с распахнутой настежь дверью вся забита спящими вповалку или приткнувшимися в дрёме военными. Утром встанем - никого нет, только мама моет пол. Однажды узнали, что в огород у «нашего» барака попала бомба - госпиталь снесло, и все погибли. Побежали посмотреть - детское любопытство. До сих пор перед глазами страшная картина: мёртвые, изуродованные люди, раскиданная плоть. Солдаты отгоняли нас прочь.
Остался в памяти и мамин рассказ о ленинградских детях. Она ходила на станцию помогать снимать их с поезда и размещать по машинам для отправки. Плакала, жалеючи: истощённые, мол, маленькие, грязные, голодные.
Если говорить об учёбе, то один год мы не учились, но в 1942-м я пошла во второй класс, в нём было около 40 учеников, классной руководительницей - Мария Васильевна Казимирова. Особенно тяжело приходилось весной и осенью: в самую грязь остались без обуви, и мама одного за другим приносила нас в школу «на клюках». Когда немцы бомбили - отпускали домой. Дома же пережидали эту напасть, сбившись вокруг мамы у плиты, или у соседей за большой печью.
Нам всегда хотелось есть - росли ведь. Выручала корова, её жирное молоко. В лесу собирали щавель, ягоды, пестыши. На полях выкапывали мороженую картошку и пекли оладьи, казалось, что они пахнут настоящей булкой. Старшие братья Тихон и Ефим где-то работали, иногда приносили в брикетах гороховый суп. Как мы его любили! В школе давали по кусочку хлеба: дежурные клали его каждому на парту. Особо радовались горбушке: казалась толще и вкуснее. Иногда насыпали в мешочек чуточку крупы, и мы несли домой. Как-то на станции бомба попала в цистерну с маслом, собирали его, черпая по канавам поверх луж.
На нас лежали заботы по заготовке сушняка. Вместе ездили в лес с большими санями: прочные и лёгкие полозья по насту катились легко. Пилили сушняк в болоте, везли домой - так заготавливали дрова. И на покосе дружно работали, запасая сено.
Постепенно фронт уходил дальше. В посёлке становилось тише. Именно в это время вспоминаются немцы, жившие в здании церкви, огороженном колючей проволокой. Бегали смотреть. Выглядели они страшно: измождённые, какие-то лохмотья на теле и голове, обмотки на ногах. Позже им разрешили ходить по посёлку, и они просили: «Матка, хлебца!» Видимо, слишком жалки были враги - подавали.
Всё чаще себя вопрошаю: как наша бедная мать столько пережила? Взяли на войну брата Тихона, в 1944-м дошла очередь и до Ефима, бывшего с 16 лет минёром. Слава богу, братья потом вернулись живые, но сколько за них было пролито слёз! Одно время казалось, что у неё помутился разум, и понадобилось немало времени, чтобы пришла в себя. После гибели отца мама хлопотала о пенсии, бегала, собирала документы, и её сбило машиной. С повреждённой ногой лежала в госпитале в Ямской Слободе. Потом мучили боли в желудке, заработала грыжу... Я видела, как иногда от боли на её глазах выступали слёзы.
А после войны на её долю выпало ещё одно испытание: в свои дома вернулись эстонцы, и мы оказались на улице. Мама долго искала для нас приюта, ноги сносила по посёлку, пока одна женщина за кормилицу корову, годовую пенсию отца и заготовленный им с довоенной поры сруб не согласилась продать небольшой домик на Соляной улице.
- Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы получить возможность отправлять комментарии