Версия для слабовидящих

Вход в систему

КАПЧА
Этот вопрос задается для того, чтобы выяснить, являетесь ли Вы человеком или представляете из себя автоматическую спам-рассылку.
Fill in the blank
 

Детство под Знаком войны

Удивительными свойствами обладает человеческая память. Порой жалуемся на забывчивость, с трудом припоминая недавние со­бытия. Но иногда давно пережи­тое неожиданно чётко всплывёт в сознании, и картинки из прошло­го становятся необыкновенно яр­кими в своей реальности. Кажет­ся, всё было только вчера...

Это хорошо знакомо моей собеседни­це: девять лет было Оле Афанасьевой когда началась война.

- Наша семья поселилась в Крестцах в 1935 году, - повествует Ольга Егоров­на Загарова, - жили в бараке на Мохо­вой-Болотной. Восемь ребятишек расти­ли мои родители Дарья Васильевна и Егор Семёнович. Отец работал в леспромхо­зе. Детей много, поэтому всегда держа­ли корову. Память о первой бомбёжке в начале войны у меня связана с моло­ком. Было летнее утро, и оно стояло на подоконнике раскрытого настежь на кух­не окна. Вдруг что-то сильно грохнуло, и все корчаги разом сдуло. Явственно помню за бараком окоп, похожий на боль­шую яму, в нём укрывались от бомбё­жек. Вскоре отец решает отправить нас в деревню. Мама собрала пятерых млад­шеньких, и пешком отправились к бабуш­ке в д. Жабницы Санталовского сельсо­вета. Старшие остались в посёлке. Шли целый день, по пути отдыхали - 20 кило­метров всё-таки. Отец успел в ночь привести сюда же корову, вернулся в Крестцы, а там ждала повестка из во­енкомата. Больше мы его не видели - в 1942 году погиб на станции Мга под Ленинградом.

Где-то под Москвой пропал без вести старший брат Степан.

Остались мы семеро с мамой, и все мои воспоминания объединяет светлый образ простой женщины, сумевшей убе­речь нас в страшную годину.

В деревне мы прожили около года, она буквально разрывалась между нами, бе­гая в посёлок - боялась за старших де­тей. Потом приняла решение вернуться: «Умирать будем - так все вместе». Вско­ре наш барак заняли под госпиталь, пре­доставив семьям взамен дома выселен­ных эстонцев.

Крестцы бомбило часто. Помню, бой­цы, охранявшие неподалёку склад бое­припасов, заколачивали в нашем доме фанерой окна - видимо, стёкла выбило взрывной волной. Часто осенью, в дождь и слякоть, заходили передохнуть солда­ты. Бывало, проснёшься ночью (спали, сбившись вокруг мамы на одной крова­ти) и не выйти: маленькая комната с распахнутой настежь дверью вся заби­та спящими вповалку или приткнувши­мися в дрёме военными. Утром вста­нем - никого нет, только мама моет пол. Однажды узнали, что в огород у «наше­го» барака попала бомба - госпиталь снесло, и все погибли. Побежали по­смотреть - детское любопытство. До сих пор перед глазами страшная карти­на: мёртвые, изуродо­ванные люди, раскидан­ная плоть. Солдаты от­гоняли нас прочь.

Остался в памяти и мамин рассказ о ленин­градских детях. Она хо­дила на станцию помо­гать снимать их с поез­да и размещать по маши­нам для отправки. Пла­кала, жалеючи: истощён­ные, мол, маленькие, грязные, голодные.

Если говорить об учёбе, то один год мы не учились, но в 1942-м я пошла во второй класс, в нём было около 40 уче­ников, классной руководительницей - Ма­рия Васильевна Казимирова. Особенно тяжело приходилось весной и осенью: в самую грязь остались без обуви, и мама одного за другим приносила нас в школу «на клюках». Когда немцы бомбили - от­пускали домой. Дома же пережидали эту напасть, сбившись вокруг мамы у пли­ты, или у соседей за большой печью.

Нам всегда хотелось есть - росли ведь. Выручала корова, её жирное моло­ко. В лесу собирали щавель, ягоды, пестыши. На полях выкапывали мороженую картошку и пекли оладьи, казалось, что они пахнут настоящей булкой. Старшие братья Тихон и Ефим где-то работали, иногда приносили в брикетах гороховый суп. Как мы его любили! В школе давали по кусочку хлеба: дежурные клали его каждому на парту. Особо радовались горбушке: казалась толще и вкуснее. Иногда насыпали в мешочек чуточку крупы, и мы несли домой. Как-то на станции бомба попала в цистерну с маслом, собирали его, черпая по кана­вам поверх луж.

На нас лежали заботы по заготовке сушняка. Вместе ездили в лес с больши­ми санями: прочные и лёгкие полозья по насту катились легко. Пилили сушняк в болоте, везли домой - так заготавлива­ли дрова. И на покосе дружно работали, запасая сено.

Постепенно фронт уходил дальше. В посёлке становилось тише. Именно в это время вспоминаются немцы, жив­шие в здании церкви, огороженном ко­лючей проволокой. Бегали смотреть. Выглядели они страшно: измождённые, какие-то лохмотья на теле и голове, об­мотки на ногах. Позже им разрешили хо­дить по посёлку, и они просили: «Матка, хлебца!» Видимо, слишком жалки были враги - подавали.

Всё чаще себя вопрошаю: как наша бедная мать столько пережила? Взяли на войну брата Тихона, в 1944-м дошла очередь и до Ефима, бывшего с 16 лет минёром. Слава богу, братья потом вер­нулись живые, но сколько за них было пролито слёз! Одно время казалось, что у неё по­мутился разум, и понадобилось немало времени, чтобы при­шла в себя. После гибели отца мама хлопотала о пенсии, бе­гала, собирала документы, и её сбило машиной. С повреждён­ной ногой лежала в госпитале в Ямской Слободе. Потом мучили боли в желудке, заработала грыжу... Я виде­ла, как иногда от боли на её глазах вы­ступали слёзы.

А после войны на её долю выпало ещё одно испытание: в свои дома вернулись эстонцы, и мы оказались на улице. Мама долго искала для нас приюта, ноги сноси­ла по посёлку, пока одна женщина за кор­милицу корову, годовую пенсию отца и заготовленный им с довоенной поры сруб не согласилась продать небольшой до­мик на Соляной улице.

Всё вынесла, великим терпением, добротой и любовью спасла нас.
Записала Г. Чубатая
]]>]]>